Да, сюжет дался мастеру лишь в одном отношении: он создал символ, величественный, даже подавляющий, но не смог передать доброты человеческого понимания. Это снисходительность сверху вниз. И все же в этой величественности за отчужденностью символа мы угадываем подвижника, и понимание приходит в противоречиях. Предстоящие точно так же преподносятся мастером, как величественные девы, одетые в нежно-голубоватые хитоны, легкие, воздушные. Лица предстоящих выполнены также в стиле монументального сентиментализма и тоже за величественностью невольно, может быть, мастер передал свое понимание женской к..Да, сюжет дался мастеру лишь в одном отношении: он создал символ, величественный, даже подавляющий, но не смог передать доброты человеческого понимания. Это снисходительность сверху вниз. И все же в этой величественности за отчужденностью символа мы угадываем подвижника, и понимание приходит в противоречиях. Предстоящие точно так же преподносятся мастером, как величественные девы, одетые в нежно-голубоватые хитоны, легкие, воздушные. Лица предстоящих выполнены также в стиле монументального сентиментализма и тоже за величественностью невольно, может быть, мастер передал свое понимание женской красоты и понимание мира, как места, где ее детям предстоит утверждать новое отношение к миру и человеку. Обратим также внимание на то, как часто безвестные авторы произведений любят широко открытые глаза и обязательно темные, округлые. Нет ли здесь следов столь отдаленных, что и назвать их трудно? Вспомним одно очень важное замечание Ф. И. Буслаева: В согласии нашего областного псковского слова волыглаз с гомерическим эпитетом (волоокая) надобно видеть не заимствование или влияние, а первобытное родство эпических воззрений, определивших одинаковый взгляд на природу. И на пластическое ее воплощение, добавим мы. Точно так же широко раскрыты глаза и у Спаса огрудного. В них совершенно нет святости. Так может смотреть только совершенно земной, крепко связанный с жизнью и ее треволнениями человек. Он не бесстрастный бог, он умеет удивляться и радоваться. Перед нами не некая серьезность, приличествующая сану, а легкое изумление, смешанное с радостью и удивлением. Это, конечно, не бог, а какой-то очень дорогой и понятный местным резчикам и их согражданам местный святой из национального, быть может, пантеона. Сразу вспоминаются замечания Ф. Энгельса: расчетливые попы вернули в лице святых политеистическому крестьянину его любимых богов-покровителей.