Через стоическое спокойствие летописца (резчика) явно проступает скорбь о человеке, его гибели. Смерть, таким образом, не пустое инобытие, бессодержательное и бессмысленное, а та сторона, где по законам меннипеи разворачивается свое действие, имеющее осветить жизнь с новой, неожиданной стороны, чаще всего разоблачающей истинную ценность видимого. Еще более смел резчик, создавший распятие из села Дракина Торбеевского района. У памятника утрачена ступня, отломлена левая рука (сохранилась), нет креста. Но в нем привлекает совершенно необычное изображение распятия, иная его трактовка. Здесь более ..Через стоическое спокойствие летописца (резчика) явно проступает скорбь о человеке, его гибели. Смерть, таким образом, не пустое инобытие, бессодержательное и бессмысленное, а та сторона, где по законам меннипеи разворачивается свое действие, имеющее осветить жизнь с новой, неожиданной стороны, чаще всего разоблачающей истинную ценность видимого. Еще более смел резчик, создавший распятие из села Дракина Торбеевского района. У памятника утрачена ступня, отломлена левая рука (сохранилась), нет креста. Но в нем привлекает совершенно необычное изображение распятия, иная его трактовка. Здесь более чем у других произведений терновый венец с острыми шипами, ранящими живую плоть, превратился в некий декоративный орнамент. Это переводит образ в несколько иной план, в какой-то степени снимает трагическую напряженность. Мы всматриваемся в лицо распятого, и перед нами вовсе не Христос. И это даже если не учитывать явно местный облик человека. Чем более внимательно мы рассматриваем этого распятого, тем больше и больше нас посещает ощущение, что это переосмысливание какое-то распятия, даже пародия, тонкая, умная, ловко спрятанная. На лице христа читается очень тонкая усмешка. Словно вот, наконец-то спрятался мужичок от напасти какой-то, спрятался — но куда? На крест в смерть — как в соседнюю избу зашел ненадолго. Именно ненадолго, пока супостаты рядом. Тут читается какое-то иное, чем обычно, отношение к смерти. Все это впечатление создается мимикой, столь явно живой, что смерть кажется по нарошечной, а мужичок — хитрецом из старой сказки. Он вот затаился лишь для того, чтобы его оставили в покое. Перехитрил Горе-Злочастие, ушел! На наш взгляд, здесь ощущается народное смеховое отношение к догматам и к миру. Маска смерти, призванная обмануть бдительность тех, кто преследует непосильными поборами, изнурительным трудом. Да еще зовет примириться с теми, кто попрал право на жизнь, само человеческое достоинство.